Немчинов Геннадий - Колка Дров - Двое Умных И Двое Дураков
Геннадий Немчинов
Колка дров: двое умных и двое дураков
К матери, все позабывшей от склероза и старости, умирающей и все не
умиравшей, приехали обе дочери, старшая и младшая, одна из дальнего города,
вторая из ближнего. Старшая была учительница, младшая - медсестра, но это не
помешало им в первый же вечер подраться.
- Ты почему мать так редко навещаешь? - с тихой яростью в голосе
спросила старшая, Елена, увидев полнейшее запустение в родительском доме,
горы нестираного белья, грязную до безобразия посуду - мать с безразличным
видом ела из нее, что Бог послал. - Ведь ты-то рядом, три часа езды! Ну о
чем ты только думаешь?
Полину, младшую, больше всего возмутила откровенная ненависть в глазах
сестры: казалось, она готова убить ее, так ей было жаль заброшенной матери,
так напугало почти полное материнское одичание. Увидев эту ненависть,
готовую обрушиться на нее, Полина и сама разъярилась, злобно взвизгнула в
ответ:
- А кто ей хоть что-то привозит? Кто сени отремонтировал, когда она их
своим керогазом спалила? А? Кто огород пашет и картошку сажает? А?! Молчишь,
знаешь: сама-то раз в пять лет приезжаешь - фу-ты, ну-ты, цаца какая, ишь,
вырядилась! А я - два раза в год, зато все делаю... А у тебя юбочки, а у
тебя кофточки, а ты замараться боишься..- и Полина, доведенная собственными
воплями до исступления, махала руками перед самым носом старшей сестры, едва
не задевая ее лица. Елена, не выдержав, резко и сильно ударила ее по этим
машущим рукам.
- А-а-а! - голос Полины взвился над глухим двором, раздирая уши, она
схватила железное блюдо с кормом для кур, стоявшее у крыльца, и что бьшо сил
запустила им в сестру. Блюдо, перевернувшись, попало Елене в бок. Вскрикнув,
закрываясь, старшая сестра бросилась в дом.
Через час сестры, обнявшись и сидя рядом, плакали. Бок Елены вздулся и
посинел, но другая боль была сильнее: душа ее плакала и терзалась, и она не
знала что делать: как быть и с матерью, и с этим старым домом, и со всей
этой одинокой, ужасающей жизнью. Однако общие слезы смягчили сестер и они,
отгоняя главную мысль о том, как же быть с матерью, начали спокойно
обсуждать текущие неотложные дела.
- Вот что, - сказала Елена. - Сначала займемся дровами. Это самое
главное...Так?
- Так, - согласилась Полина.
- Все дрова нужно расколоть и сложить. - и Елена, глянув на двор, весь
забитый привезенными и уже кем-то распиленными дровами, невольно
содрогнулась.
Елена была невысокая, хорошо сложенная, по-деревенски крепкая, у нее и
в городе осталась деревенская истовость в работе, правда, уже с примесью
сильного отвращения к ней и некой жертвенности на лице, когда она ее
исполняла: в такие часы ей казалось, что она делает не то что могла бы, не
танцует, скажем, на приятной званой вечеринке, не сидит в театре, не читает
хорошую книгу или ведет
умный разовор.
Сестры, пытаясь забыть случившееся, вычистили, вымыли пол, весь дом и
теперь стирали. Полина, первой преодолев обиду - впрочем, она-то и оказалась
главной обидчицей, - с жалостью присматривалась к сестре. Какой телесно
привлекательной, легкой, красивой была Елена! Глаза ее всегда призывно
переливались, строгие темные брови так прихотливо ломались, и так тянулись к
ней все сверстники... На ее смех, голос, и чтобы взглянуть на ее лицо,
манящие глаза, увесги на танцы... Да просто побыть рядом!
А теперь это лицо - все в едких морщинках, в глазах настороженная
тревога и вечная обида на что-то, кого-то, в голосе то и дело пробивается
надсадная раздр
